Невозможно? Нет такого слова!
– Прошу садиться, господа! – буркнул он, бухаясь в кресло, которое услужливо пододвинули двое слуг. – Бек, доложите обстановку. Что произошло ночью?
Герхард фон Бек, Гражданин, глава местного управления ведомства Куратора, мрачно покачал головой.
– Беспорядки на южном берегу. Драться не стали, разбежались, когда я послал отряд стражи. Пока что боевой дух в казармах держится. Молинск отрезан, со вчерашнего дня оттуда докладов не поступало. Посланный вертолет пропал без вести. ДРП устраивает вокруг города веселый ад, и Радикальная партия не отстает. Я пытался изолировать обычных подозреваемых, но они провозгласили власть Совета экстропии и оказали сопротивление. Самые злостные элементы окопались на Зерновой бирже, в двух милях к югу отсюда, проводят постоянные заседания и издают прокламации и коммюнике революционного содержания каждый час. Они побуждают людей к контакту с врагом!
– Почему тогда войска не послали?! – загремел Политовский.
– Они говорят, что у них есть атомное оружие. Если мы дернемся… – Бек пожал плечами.
Буря Рубинштейн сидел в герцогском дворце, реквизированным теперь под штаб Совета экстропии и киборгов, прихлебывал чай и распевал прокламации со свинцовым сердцем.
За толстой дубовой дверью его кабинета терпеливо ожидал взвод «диких гусей» – темные глаза и зловещие клювы стволов готовы были встретить незваных гостей. Полурасплавленный телефон, с которого началась революция, лежал, неиспользуемый, на столе, а стопка исписанных листов возле левого локтя росла, а стопка справа убывала. Не та работа, которой Рубинштейн радовался, скорее наоборот, но он считал ее необходимой. Солдат, обвиненный в изнасиловании и грабеже, которого следовало наказать. Учитель, который обозвал исторический процесс Демократического Трансгуманизма пищей для технофилов и подстрекал своих юных питомцев распевать императорский гимн. Мусор, сплошь мусор, а революции некогда просеивать его, чтобы отделить крупинки золота, реабилитируя и перевоспитывая падших: месяц прошел с прибытия Фестиваля, и вскоре огромные стальные корабли Императора нависнут над головой.
Будь все так, как хотел бы Буря, войска Императора не нашли бы себе помощников в подавлении гражданского населения, которое сейчас было полностью поглощено процессом полномасштабной экономической сингулярности. Сингулярность – острие исторического клина, и возле этого острия скорость перемен растет экспоненциально, быстро устремляясь к бесконечности, а это страшно. Появление Фестиваля на орбите вокруг доиндустриальной колониальной планеты принесло экономическую сингулярность: материальные товары оказались просто рисунками атомов, бесконечно повторяемыми машинами, которым не нужно было вмешательство человека или обслуживание. Жесткий взлет сингулярности корежил общественные системы, экономические уклады и образы мышления, как артиллерийский налет. И только заранее вооруженные – подполье диссидентов-экстропистов, суровые мужики вроде Бури Рубинштейна – готовы были продавливать собственные идеи в растекающуюся ткань общества, неожиданно оказавшуюся слишком близко к факелу прогресса.
(с) "Небо сингулярности", Чарлз Стросс
Перечитал недавно.
А лозунг "Вся власть Совету Экстропии" - откровенно радует.
Герхард фон Бек, Гражданин, глава местного управления ведомства Куратора, мрачно покачал головой.
– Беспорядки на южном берегу. Драться не стали, разбежались, когда я послал отряд стражи. Пока что боевой дух в казармах держится. Молинск отрезан, со вчерашнего дня оттуда докладов не поступало. Посланный вертолет пропал без вести. ДРП устраивает вокруг города веселый ад, и Радикальная партия не отстает. Я пытался изолировать обычных подозреваемых, но они провозгласили власть Совета экстропии и оказали сопротивление. Самые злостные элементы окопались на Зерновой бирже, в двух милях к югу отсюда, проводят постоянные заседания и издают прокламации и коммюнике революционного содержания каждый час. Они побуждают людей к контакту с врагом!
– Почему тогда войска не послали?! – загремел Политовский.
– Они говорят, что у них есть атомное оружие. Если мы дернемся… – Бек пожал плечами.
Буря Рубинштейн сидел в герцогском дворце, реквизированным теперь под штаб Совета экстропии и киборгов, прихлебывал чай и распевал прокламации со свинцовым сердцем.
За толстой дубовой дверью его кабинета терпеливо ожидал взвод «диких гусей» – темные глаза и зловещие клювы стволов готовы были встретить незваных гостей. Полурасплавленный телефон, с которого началась революция, лежал, неиспользуемый, на столе, а стопка исписанных листов возле левого локтя росла, а стопка справа убывала. Не та работа, которой Рубинштейн радовался, скорее наоборот, но он считал ее необходимой. Солдат, обвиненный в изнасиловании и грабеже, которого следовало наказать. Учитель, который обозвал исторический процесс Демократического Трансгуманизма пищей для технофилов и подстрекал своих юных питомцев распевать императорский гимн. Мусор, сплошь мусор, а революции некогда просеивать его, чтобы отделить крупинки золота, реабилитируя и перевоспитывая падших: месяц прошел с прибытия Фестиваля, и вскоре огромные стальные корабли Императора нависнут над головой.
Будь все так, как хотел бы Буря, войска Императора не нашли бы себе помощников в подавлении гражданского населения, которое сейчас было полностью поглощено процессом полномасштабной экономической сингулярности. Сингулярность – острие исторического клина, и возле этого острия скорость перемен растет экспоненциально, быстро устремляясь к бесконечности, а это страшно. Появление Фестиваля на орбите вокруг доиндустриальной колониальной планеты принесло экономическую сингулярность: материальные товары оказались просто рисунками атомов, бесконечно повторяемыми машинами, которым не нужно было вмешательство человека или обслуживание. Жесткий взлет сингулярности корежил общественные системы, экономические уклады и образы мышления, как артиллерийский налет. И только заранее вооруженные – подполье диссидентов-экстропистов, суровые мужики вроде Бури Рубинштейна – готовы были продавливать собственные идеи в растекающуюся ткань общества, неожиданно оказавшуюся слишком близко к факелу прогресса.
(с) "Небо сингулярности", Чарлз Стросс
Перечитал недавно.
А лозунг "Вся власть Совету Экстропии" - откровенно радует.