— Послушайте, — Алексеева улыбается, — не бывает никакого навсегда. Я… Я до тридцати восьми лет была несчастна. Я даже бросила двух мужей, вероятно, потому что была несчастна. Не меня бросали, а я бросала, и была несчастна. Я просыпалась ночью и плакала в подушку. Муж спрашивал, что со мной, а я не могла ответить. Я искала неизвестно чего.
— И?
— И потом я нашла.
— Вы имеете в виду правозащитную деятельность?
— Да.
— Сомнительное счастье…
— Почему?! Что вы! Где бы я еще могла познакомиться и дружить с такими людьми, как академик Сахаров, как Орлов, как Лариса Богораз. Мы очень весело жили. Нас, правда, время от времени сажали, но все остальное время мы веселились.
При этом бытовой разницы не было практически никакой. Мы очень бедно жили, особенно когда потеряли работу с мужем. У нас было два мясных дня в неделю. Все остальные дни — макароны. Мой сын ходил в старой залатанной школьной форме. Рукава чуть ниже локтей, штанины выше щиколоток. Когда у него был день рождения, я говорила ему: «Пригласи друзей, я что-нибудь придумаю с угощением». А он отвечал: «Нет, диван очень продавленный». Еще он спрашивал, почему все наши знакомые либо каторжники, либо сумасшедшие. Я отвечала, что, видимо, потому, что среди каторжников и сумасшедших очень много очень интересных людей.
когда уполномоченным по правам человека в России назначили Олега Миронова, все правозащитники бойкотировали его. Я одна к нему ходила, и он каждый раз мне отказывал. В первый раз, когда мы встретились, он сказал, что он коммунист и считает, что главное право человека — это право на труд. Ну, ужас какой-то. Но я ходила из уважения к его должности. Он понимал свою работу с правозащитниками так, что нужно всем правозащитникам отказывать и считать их слова заведомой ерундой (смеется).
Отсюда. Много интересного.
Интересные люди, ага. И право на труд, конечно же...